 |
|
| ОГЛАВЛЕНИЕ |
|
|
| ЗВУКОЗАПИСИ |
|
|
| СТАТЬИ |
|
|
| ПОСЕТИТЕ |
|
|
|
|
| |
№27 (190) Ноябрь, 2004
БОГОСЛОВСКОЕ ПРИЗВАНИЕ В УСЛОВИЯХ СЕКУЛЯРИЗАЦИИ
Нужны ли Церкви светские богословы?
Под светским богословом следовало бы понимать церковного мыслителя, не облеченного в священный сан и не монаха. Нашему православному сознанию действительно несколько чужд образ богословствующего профессора, а вот монашеская мантия или священный сан являются как-бы гарантом догматической чистоты проповедуемого учения. Еще религиозная интуиция подсказывает нам, что богословское призвание есть следствие усиленного духовного подвига, который как раз несут монашествующие и священствующие; и наоборот, само это призвание не даруется случайно от рождения кому-либо, но тем, о которых Божественный Промысл знает, что свобода их не будет нарушена необходимостью вести религиозно-нравственный образ жизни, ибо только при этом условии возможно богословствовать. Это есть обязательное требование внутренней интуиции данного вида человеческого творчества, но уже в философии оно не так сильно, а в искусстве это отнюдь не необходимое требование (1).
То есть само богословское призвание может вывести человека на путь к Богу, а далее сам род этого творчества будет подталкивать к более строгой аскетической жизни (в том числе и принятию монашества или священного сана), ибо как говорил Евагрий: тот, кто чисто молится, тот богослов и тот богослов, кто чисто молится (2).
Все же, думается, нужно различать богослова как церковного ученого-исследователя, богослова как мыслителя, и богослова как умудренного Духом Святым подвижника.
Эти три качества могут быть как соединены в одном лице, так и присутствовать по раздельности. Мы знаем, что отцы-каппадокийцы, Максим Исповедник, Григорий Палама совместили в себе и ученость, и талант мыслителей при суровом духовно-аскетическом подвиге. Поэтому они смогли разработать систему христианской догматики и ввести ее в культурно-философский контекст своей эпохи. Возможно, это бы им не удалось сделать, если бы они не обладали всеми упомянутыми качествами. Догматическая истина вряд ли восторжествовала бы на Вселенских соборах, если бы божественному произволению и святости отцов не сопутствовал их природный гений и ученость.
Охарактеризовывая светского богослова, было бы правильным сказать, что светский богослов это тот, кто обладает природной склонностью и талантом к богословствованию, но богословствует не столько от своего молитвенно-аскетического опыта, сколько опираясь на святоотеческую традицию и, конечно же, исходя из Священного Писания. Это в свою очередь определяет то проблемное поле, которое возделывает такой богослов, из которого естественным образом исключаются вопросы аскетического и мистического богословия (3).
Божественным Промыслом время жизни святых отцов стало временем интенсивного догматического развития, когда требовалось подробно и ясно изложить основные вероучительные истины христианства в противовес появлявшимся одной за другой ересям. В Евангелии конечно же было дано единственно необходимое для спасения учение. В своей основе оно сводится к одному догмату, заключающему в себе все остальные, это истина о Богочеловеке, во плоти явившемся, воскресшем, вознесшемся и излившем Дух Святой на Своих учеников. Догматическое содержание первой проповеди апостола Петра в день Пятидесятницы выражено предельно кратко: Сего Иисуса воскреси Бог, ему же вси мы есмы свидетели. Твердо убо да разумеет весь дом Израилев, яко и Господа и Христа Его Бог сотворил есть, сего Иисуса, Его же вы распяте (Деян. 2, ).
В течение всей соборной эпохи Церковь ничего не прибавляла и не могла прибавить к внутренней истинности этих догматических положений, но она делала их ясными и бесспорными для всех православных.
Когда возникали заблуждения, угрожающие христианской истине с новых и новых сторон, Церковь всегда укрепляла божественную истину посредством новых догматических определений. Такие определения отнюдь не новые откровения, а лишь новые обнаружения одной и той же неизменной истины с тех ее сторон, которые не представлялись вполне ясно и определенно церковному сознанию.
Эту работу могли проделать только святые облагодатствованные подвижники (внимательное изучение истории догматов и патристики убедительно свидетельствует о том, что новые обнаружения богооткровенной истины неизменно сопровождались чудесным божественным водительством, которому открыты только очищенные от страстей души ), к тому же ученые и философски одаренные, ибо раскрытие фундаментальных положений христианства происходило в дискурсе не только ветхозаветной иудейской традиции, но и в дискурсе тогдашней античной и неоплатонической философской традиции. Хотя, конечно, главной предпосылкой правильного понимания и истолкования догматических истин веры, не данных в прямой очевидности в Священном писании был глубокий мистический опыт. Богословская мысль продвигалась в апофатическом мраке и только великие подвижники могли воспринять очищенным сердцем и умом токи божественных озарений и выстроить потом систему христианской философии (догматики).
Думается, что церковной деятельностью и письменным наследием Григория Паламы завершается формирование догматического учения Церкви с той точки зрения, что все необходимое для духовного спасения и нравственного самоопределения христианина в земной жизни в нем дано. С принципиальных сторон основные вопросы были рассмотрены, и если сейчас встречаются мнения, что все же остались догматические неясности, то дело скорее в том, что по ряду обострившихся в последнее время вопросов (например, в споре об образе служения женщины в Церкви) наблюдается модная тенденция опираться на свое частное богословское мнение, игнорируя церковные традиции и установившиеся предания. Последние в этом случае, по мнению Василия Великого, приобретают статус догматов, которые являются частью Священного Предания. Отдельные богословы присваивают себе право игнорировать однозначные канонические и соборные определения. Например, в области эсхатологии (спор о всеобщем спасении или апокатастасисе), экклесиологии (развернувшаяся дискуссия о границах Церкви и равноблагодатности всех христианских конфессий).
Появление светских богословов явилось, бесспорно, следствием секуляризации в той общей атмосфере бездуховности, что стала наиболее явно проникать в мир, начиная с эпохи Возрождения и которая явилась причиной ослабления духовного рвения к подвигам благочестия и храмовой жизни внутри самой Церкви.
Деятельность светских богословов стала все более очевидной в церковной жизни Запада начиная с XIX века и, стоит заметить, что Россия также не оставалась в стороне от этих процессов (4).
Начало же самой секуляризации, как процесса утверждения самостоятельности мира по отношению к любой опеке со стороны Церкви и религии в европейской христианской культуре, было положено эпохой Возрождения и гуманизма. Минувший век стал лишь печальным результатом высвобождения культурной и общественной жизни европейцев от христианских доминант, а также подмены теоцентризма античным, т. е. языческим человекобожием. В XX веке человечество получило аксиологический (ценностный) кризис ( массовые войны и репрессии, небывалое унижение человеческого достоинства в концлагерях). К нему следует добавить кризис нравственный (череда сексуальных революций, женская эмансипация, изменение пола), религиозный (религиозный синкретизм и индефферентизм, наиболее часто проявляющий себя в рамках экуменического движения, уже к концу ХХ века зашедшаго в тупик; отход от церковно-обрядовой жизни даже среди религиозно настроенных людей; кризис призваний, особенно в Католической Церкви), культурный (терроризм, национализм, тоталитаризм), экологический кризис.
Появление светских богословов есть факт секуляризации в самой Церкви, поэтому нельзя сказать, что раз мир изменяется, то и Церковь как богочеловеческий организм обязательно должна изменяться в том же направлении, что и мир, и то, что в ней есть светские богословы, это нормальное и закономерное явление. Мир изменяется не в лучшую сторону, важно это понимать, чтобы не слиться с ним в одно, ибо мир и Церковь суть разные по природе и духу стихии и Церковь призвана быть закваской мира, а не наоборот. Но здесь важно не впадать и в крайность. Появление светских богословов, как отмечалось, и нельзя считать нормальным явлением, ибо нам известен его исток, но их служение можно назвать явлением вполне приемлемым. Здесь стоит вспомнить, что и установление монархии явилось следствием секуляризации в религиозном сознании евреев, а уже утрата монархических форм правления в Новое время и последующие века стала в свою очередь итогом секуляризации в христианской Европе, но и после этого была найдена приемлемая христианская форма политической власти либерально-демократическая (5). То есть, определенные явления нашей личной и общественной жизни, могут явиться следствием некоторого религиозного расслабления, а значит, не могут быть названы нормальными, но при этом могут быть названы приемлемыми, однозначно они не могут быть названы грехом.
Словом, всегда существует грань, не доходя до которой, всякая нисходящая ступень секуляризации дозволительна, допустима. В таких случаях нужно находить смирение идти средним путем, не впадая в крайности и не требуя всего или ничего.
Было бы ошибкой считать, что нам в наше время не нужны светские богословы, потому что обо всем спасительном уже написано у святых отцов. Последнее верно, как верно и то, что еще до святых отцов все необходимое для спасения было дано в Евангелии. Задача отцов как раз состояла в разъяснении евангельских истин в приложении к конкретной жизни верующих членов Церкви, а также в переложении их на понятийный язык тогдашнего философского дискурса, что было востребовано и внешним языческим культурным окружением, дабы разобраться в тонкостях христианской мысли, и востребовано самой жизнью Церкви, которая была разрываемой ересями, по большей части вызываемыми из-за отсутствия ясных и четких церковных формулировок по многим основополагающим пунктам христианского вероучения. Но сегодня, когда, по всей видимости, иссякло живое святоотеческое откровение, как то и предрекал святитель Игнатий Брянчанинов, христианской Церкви оставлено наследие Вселенских Соборов, которое должно стать неизбывным источником, питающим богословскую мысль до скончания веков. Думается, не стоит больше ждать новых принципиальных откровений, ибо все принципиально важное истолковано нам святыми отцами. Необходимо лишь суметь применить это к нашей жизни и вот здесь настает черед светских богословов, хотя, как говорилось выше, вопросы аскетического и мистического богословия, исключаются из поля их специального рассмотрения.
Важным по прежнему остается диалог с миром, который вне Церкви, но который часто с интересом смотрит в ее сторону. С этим миром нужно говорить на его языке, нести христианское мировоззрение в контексте мирского культурно-философского дискурса, не отрекаясь от духа св. отцов, создать современный нам язык проповеди, как и отцы в свое время создавали современный им язык проповеди. Здесь неизменным всегда остается одно умение говорить на языке религиозной потребности, а она во все времена, во всех культурах остается неотъемлемым свойством человеческого духа. Создание такого языка есть первостепенная задача светских богословов, которые в таком случае станут творческими продолжателями дела св. отцов. Определяется эта задача проблемным полем сегодняшней секулярной культуры, в основе своей христианской. Требуется, говоря словами Г. Кюнга, богословие в проекте . Это значит, что богословие всегда должно быть готово предложить нам, верующим и неверующим (ибо неправда, что богословие обращается только к верующим) ту практическую эффективность, которая отвечает насущным жизненным потребностям сегодняшнего дня. Это как нельзя более актуально сегодня, когда богослов поставлен под знак вопроса изменившимся духом времени, новыми вызовами секулярной эпохи. Богословие вновь и вновь должно доказывать свою состоятельность, у него нет привилегии парить над низкой действительностью в сознании своего высшего призвания (6).
Итак, евангельский и святоотеческий дух необходимо усвоять в приложении к экзистенциальным проблемам современности.
Эти проблемы часто находят глубокое раскрытие и выражение в искусстве, поэтому нужно выстраивать богословие символического мира человека, в частности, богословие искусства.
Начиная с эпохи Просвещения, быстро развивающаяся техногенная цивилизация поставила человечество на грань жизни и смерти. Встает проблема экологической выживаемости человечества, посему возникает необходимость в экологическом богословии.
Ушедший век выявил острые антропологические проблемы темы отчуждения, одиночества, абсурда человеческого существования, ращепления личности . Особенно последнее стало результатом постоянного погружения человека в разные социальные отношения, где от него требуется выполнение соответствующих ролей, что приводит к стрессам и другим формам острейшего психологического дискомфорта. Возникает проблема сохранения целостности личности, поэтому от богословов требуется создание обновленной богословской антропологии.
Когда-то в Древнюю Церковь подспудно перешла античная традиция рассматривать ребенка как маленького взрослого, что явилось одной из причин, по которой не развивалась (как система) христианская педагогика и сейчас для этого, думается, настало время.
Экуменические процессы требуют создания межконфессионального богословия, которое бы актуализировало экклезиологические воззрения отцов на природу Церкви.
Нужно вновь раскрыть христианское учение о нравственности и браке (в связи с усилившейся тенденцией по перемене пола и все более терпимым отношением общества к сексуальным меньшинствам), о роли женщины в семье и о месте ее в Церкви (дебаты о женском священстве).
Существенно требуется дополнить традиционные темы нравственного богословия проблемами биоэтики (вопросы связанные с трансплантологией, эвтаназией, фетальной терапией, суррогатным материнством, генной терапией, клонированием и т. д.).
Неутихающие дебаты об апокатастасисе (всеобщем спасении), берущие, как кажется, свое начало в экуменической среде, а также усилившиеся апокалипстические настроения в обществе и искусстве должны обратить внимание богословов также и к эсхатологической проблематике.
Требуется богословское осмысление той ситуации, в которой оказалась Церковь в прошлом веке, что в свою очередь ставит проблему миссионерства на постсоветском пространстве т. е. создания миссионерского богословия (7).
В связи с глобализацией встала проблема коммуникативного единства человечества, требующая формирования идеалов открытости, диалога между различными народами и религиями, мирного решения возникающих конфликтов. Имея в виду это, а также обобщая все вышеперечисленное, можно сказать, что нам требуется богословие культуры, как опыт позитивного наполнения нашей личной и общественной жизни христианскими ценностями, которыми мы должны заменить языческие антропоцентрические идеалы, заброшенные в нашу культуру эпохой Возрождения и которые остаются неизжитыми до сего дня. Данный проект богословия культуры может быть продолжен в духе и традиции того направления русской религиозной мысли, который стали разрабытывать Флоренский, Булгакой, Лосев и которых, по большому счету, объединял поиск ответа на вопрос, каким образом в нашем безрелигиозном и секуляризующемся мире действуют и проявляют себя Божественные энергии, которые наполняют собой весь посюсторонний мир и без которых невозможно никакое действительно творческое явление культуры. Богословие культуры должно показать, что без духовной работы над собой каждого человека в отдельности и всех людей вместе, культура будет погибать. Культура носит отнюдь не только человеческий характер и слова Христа Без Меня не можете творить ничего косвенно свидетельствуют об этом. Об этом свидетельствует продолжающаяся борьба за искусство, которое расходовав накопленные духом тысячелетние запасы, в нынешнюю секулярную эпоху пришло к осознанию исчерпанности своих сил. И есть надежда, что кризис культуры и кризис искусства вернет блудное человечество к Небесному Отцу.
Всем этим смогут заняться светские богословы и займутся, если Церковь предоставит им творческую свободу. Богословы же, со своей стороны, должны предложить Церкви ответственность за свои богословские суждения, за саму реализацию богословской работы и за те умы, которые будут ею затронуты. Но предельный уровень богословской ответственности задается ответствованием Богу и божественной истине. Только свободное существо и свободный ум ответственны; свобода принадлежит самой сущности человеческой личности и Церковь вовсе не является тем, что связывает человеческую свободу (в греховном ослеплении это могут делать только земные члены Церкви). Исходя из этого и можно утверждать, что только перед лицом Бога и в лоне Церкви реализуется высшая свобода богослова и в смысле личности и в смысле богословского размышления (8).
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Природа искусства иная, нежели у богословия. Мы знаем случай Чайковского, отличавшегося нестандартной ориентацией, но который писал музыку на Божественную литургию, также пример Пушкина, который проводил чрезвычайно светский образ жизни, однако смог написать Капитанскую дочку , которую потом объявили самым христианским произведением русской литературы и таких примеров множество. Безусловно, существует взаимосвязь между личной нравственностью автора и внутренним (духовно-возвышающим или, напротив, духовно-омрачающим) содержанием произведения, однако здесь нет настолько жесткой детерминации, чтобы художник не мог творить из-за своей даже глубоко осознаваемой безнравственности. Но такая ситуация совершенно не характерна для занятий богословием и даже церковной наукой, не потому, что для богослова предписаны некие внешние и внутренние моральные нормы поведения, но потому, что внутренняя интуиция богословского творчества такова, что здесь не напишешь ни строчки, если не следовать какому-то определенному минимуму духовно-нравственного образа жизни. Думается, этот минимум заканчивается за чертой плотского греха.
2. Предположу, что именно по этой причине Кьеркегор, у которого первейшее призвание и было богословское, отказался от половой любви, избрав своеобразный путь мирского аскетизма; думается, в Православии он бы закончил принятием монашества. И, быть может, совсем не случайно, что многие выдающиеся представители философии (Декарт, Спиноза, Лейбниц, Конт, Кант, Шопенгауер и др.), внутренняя интуиция которой сродни богословской, предпочитали безбрачие, хотя и не вполне осознавали, почему они это делали.
3. Русская богословская наука, в XIX пер. пол. XX веках переживавшая расцвет, не одно и тоже, что и богословская мысль, которая особенно не была развита в Русской Церкви (тому есть объективные причины: перевод Библии сразу на славянский язык, иначе существовал бы стимул изучать язык античной культурно-философской и святоотеческой традиции и заодно к ним приобщаться; вторая причина состоит в позднем приобщении к западной интеллектуальной традиции). В Древней Церкви, наоборот, как таковой богословской науки не было, однако процветала богословская мысль. Сейчас, в период упадка личного аскетического подвига, богословская мысль должна необходимо зиждеться на фундаменте богословской науки церковной истории и святоотеческом наследии.
4. На изломе XIX-XX вв. в русских Духовных Академиях, по свидетельству митр. Вениамина Федченкова, на каждый выпуск приходилось по два-три студента, которые бы желали принять священный сан, все остальные шли или в науку, или чиновниками в светские структуры. Данный процент нельзя оправдать закрепленностью сословий, что для духовного сословия (во вт. пол. XIX века) в частности обозначало, что дети священнослужителей могли получить образование только в духовных заведениях, хотя бы они и не имели призвания к принятию духовного звания. Потому что в Академии шли только по желанию и после Семинарии вполне могли избрать светский род деятельности или продолжить образование в университете (впрочем, и то и другое предпочитало также большинство). В наше время данная ситуация на Западе усугубилась, многие их семинарии стоят почти пустые, в России же, все изменилось с точностью до наоборот, т. е. мало кто из выпускников семинарий не принимает сан (хотя это последнее и не снимает рассматриваемый вопрос, ибо у нас по прежнему орден светских богословов продолжает расти). Но, думается, в России так продлится не долго, после падения большевистской стены, мы очень быстро стали усваивать западные секулярные идеалы и стандарты жизни. Парадоксальным образом свобода сегодняшней России с почти равной силой реализуется в противоположных направлениях: одна часть общества утоляет десятилетиями длившийся религиозный голод, другая его часть, скоро совсем перестанет ощущать потребность в религии и Церкви; очевидно, что послеперестроечный религиозный всплеск сменился религиозной и церковной стагнацией.
5. Чтобы ни говорили, но современная либеральная демократия имеет в себе христианскую основу, ибо изначально содержащееся в ней понятие свободы есть христианское и только христианское завоевание. Пусть это завоевание католического Запада, в данном случае это не имеет принципиального значения; царская Россия шла именно к этой форме правления и пришла бы, не случись революция.
6. Опасность для существования богословия и богословских штудий в контексте общества и вузов высока, как никогда ранее. Например, в университетском контексте религиоведение подорвало позиции богословия, значительно потеснив его и вызвав к нему релятивистский подход, - считает В. А. Дариус, профессор богословского факультета университета г. Шербук (Канада). Поскольку различные религии также несут истину, можно ставить вопрос: почему в общественном образовательном контексте предпочтение должно отдаваться христианскому богословию? Это привело к исчезновению многих богословских факультетов а университетах Северной Америки. Уже некоторое время существует мнение, что богословие является недостаточно научным и объективным курсом для включения в университетские программы. Там, где речь идет о вере, нет места разуму так считают оппоненты богословия, - а в университетах должны главенствовать здравый смысл и наука, а не теология. (Материалы V Международных Кирилло-Мефодиевских Чтений. Мн., 2000. Ч. 1, С. 17-18.).
7. Главным образом, имеется в виду миссионерство для своих же подпольно крещеных в советские времена соотечественников, очень далеких от религиозного понимания жизни и от Церкви. Это можно назвать катехизацией, если только помнить, что она обычно предшествует крещению.
8. Семенов С. Н. Теологическая ответственность // Кафоликия. Мн., 2003. С. 67-68.
|
|
|
|
|
| СООБЩЕНИЯ |
|
|
| ЗВУКОЗАПИСИ |
|
|
| ПОСЕТИТЕ |
|
|
|
