 |
||
|
№50 (213) Октябрь, 2006 ПРЕПОДОБНОМУЧЕНИК АФАНАСИЙ БРЕСТСКИЙ - МОЛИТВЕННИК И ИСПОВЕДНИК  В 1596 г. на соборе в Бресте было объявлено единение (уния) православной Юго-Западной Русской Церкви с Римско-католической церковью. Подготовленная недостойными людьми, вызванная низменными расчетами, уния привела к попранию православной веры и русской народности в Юго-Западной Руси, которая в XVI в. входила в состав Польско-Литовского государства. Принявшие унию не пожелали даже выслушать православных; а не желавшие насильственного единения были преданы анафеме со всеми их единомышленниками. На это проклятие Брестский православный собор ответил осуждением митрополита и владык, принявших унию, двумя следующими постановлениями: 1) «мы даем обет веры, совести и чести, за себя и за наших потомков, не слушать этих осужденных соборным приговором митрополита и владык, не повиноваться им, не допускать их власти над нами; напротив, сколько возможно, противиться их распоряжениям, стоять твердо в нашей святой вере и при наших восточных патриархах, не оставляя старого календаря, тщательно сохраняя огражденное законами общее спокойствие и сопротивляясь всем насилиям и новизнам, которые будут препятствовать свободе нашего богослужения, совершаемого по древнему обычаю... 2) «мы, сенаторы, сановники, урядники и рыцарство, а также и духовные лица греческой веры, сыны восточной Церкви, собравшиеся сюда в Брест на собор, достоверно узнали ныне, что митрополит и несколько владык, отступники от Греческой Церкви, составили и обнародовали без нашего ведома и против нашей свободы и всякой справедливости, какую-то унию между Церквами восточной и западной. Мы протестуем против всех этих лиц и их несправедливого деяния и обещаемся не только не подчиняться, но, с Божией помощью, всеми силами сопротивляться им, а наше постановление, сделанное против них, будем подкреплять и утверждать всеми возможными средствами и особенно нашими просьбами пред его королевскою милостью». Борьбе с действиями и распоряжениями униатов, в твердом стоянии за святую веру православную, была посвящена вся жизнь преп. Афанасия, его подвиги, труды и страдания. Преп. Афанасий родился в благочестивой семье. Родители его были из людей простых, в то время отличавшихся преданностью восточной Церкви и даже составлявших братские союзы для ее защиты от насилия латинян. «Я, недостойный Афанасий Филиппович — свидетельствует преподобный о себе, — милостью Божиею и молитвами Пречистой Богородицы в вере православной и Церкви истинной восточной, как следует утвержден с самого детства и возникновения во мне разума». Первоначальные познания в «науках церковно-русских» он получил, надо думать, в одной из братских школ, может быть, в школе родного города Берестья. Неизвестно, где преп. Афанасий получил дальнейшее образование, но, несомненно, он был одним из образованнейших людей своего времени: знал творения св. отцов, жития святых, а также и сочинения западно-европейских историков; свободно писал по-польски, по-латински и хорошо был знаком с греческим языком. В своей молодости преп. Афанасий, как человек, выдающийся по своему развитию, занимался преподаванием в богатых домах польско-русского дворянства. Когда канцлер литовский Лев Сапега, с ведома польского короля Сигизмунда III, был назначен опекуном над Яном Фавстином Лубой (сын Марины Мнишек, жены Лжедимитрия I), — которому поляки с детства внушили мысль, что он законный наследник московского престола — Афанасий Филиппович, как известный по своему образованию человек, был приглашен к нему воспитателем и так прослужил 7 лет при дворе Сапеги. Вероятно, суетная, беспечная и не в меру разгульная жизнь, которую пришлось наблюдать преп. Афанасию при дворе польского вельможи, произвела в нем нравственный переворот и он стал задумываться «над греховностью века сего». Размышления привели его к тому, что он решил порвать связи с миром, и в 1627 г. принял монашеское пострижение в виленском Свято-Духовом монастыре. Отсюда он послан был на послушание сперва в монастырь Кутеинский под Оршею (Могилевской губернии), а затем Межигорский около Киева, где «не малое время учился воле Божией и жизни по закону». Из Межигорья преп. Афанасий был снова позван в Вильну. При прощании Межигорский игумен сказал преподобному: — «Брат Афанасий, сохрани в глубине сердца по крайней мере три вещи: будь в послушании у своих старших, ревнуй о церковном правиле и стерегись бесед с женщинами; когда, при помощи Божией, сохранишь это, спасешься и будешь потребен на службу Церкви Христовой. Иди с миром!» На пути в Вильну преподобный встретил весьма больного человека, «взял его на себя и нес не мало»; этот человек открыл подвижнику многое из таин Божиих, «вложил ему в сердце сладчайшее имя Иисуса и научил, как сохранить его: 1. иметь в обращении с людьми разумную умеренность; 2. хранить послушание, чистоту и пребывать в бедности; 3. постоянно памятовать о двоякой смерти (духовной и телесной); 4. решительно во всем полагаться на волю Божию и 5. если бы по немощи тела приключилось что противное воле Божией, очищать себя исповедью и полным раскаянием». В Вильне преподобный получил посвящение с сан иеромонаха и «волею Божиею и старших» был назначен наместником в Дубойский монастырь, под Пинском, где в течение 3 лет «сильно боролся, то с своими дурными помыслами, то с врагами Православия — иезуитами. Канцлер литовский, князь Станислав Радзивил, в 1636 г. отобрал Дубойский монастырь для поселившихся в Пинске иезуитов. Благочестивая душа преп. Афанасия была потрясена этой неправдой. В горячей ревности по святой вере православной преподобный написал жалобный лист о притеснениях православных латино-униатами и, закрепив его подписями многих почтенных людей, вручил его «Пречистой Богородице Купятицкой», т.е. положил у Ее иконы, моля Ее вступиться и защитить православных от обиды. По отобрании от православных Дубойской обители, преп. Афанасий был оставлен «на послушании» в Купятицком монастыре и пребывал здесь в трудах и терпении. В это время (в 1636 г.) в Купятицкий монастырь пришли листы Петра Могилы, киевского митрополита, с просьбой собрать милостыню на обновление кафедральной митрополичьей церкви Киево-Софийского собора. Просьба была исполнена, и в мае 1637 г. собранные деньги были отправлены митрополиту. Узнав от посланного, что и в Купятицах церковь весьма стара, Петр Могила дал «универсальный лист» для сбора подаяний на обновление этого храма, а игумен Иларион (Денисович), после совета с братиею, возложил это послушание на преп. Афанасия и на послушника Онисима Волоковицкого. Преподобный отнесся к труду на благо церкви, в которой помещалась Купятицкая чудотворная икона Богоматери, с необыкновенным усердием и ревностью. После совещания, которое происходило в монастырской трапезе, — рассказывает преп. Афанасий, «вдруг страх весьма великий напал на меня, и я сидел у стола точно одеревенелый. Ушедши в свою келью, я затворился и стал пред всемогущим Богом молиться о своем послушании. Спустя немного, когда я стоял на молитве, на меня напал такой страх, что я порывался бежать из кельи, но, удержанный какой-то неведомой силой, остался и долго горько плакал, и, хотя в кельи никого не было, я услышал сладкий голос: "Царь московский устроит мне церковь: иди к нему". При этом меня точно облило варом, и я снова начал горько плакать, думая, что-то будет». В ноябре 1637 г., когда приближалось время отъезда, преподобный объявил игумену о своем видении, на что тот ответил: «Брате милый, куда тебя всемогущий Бог и Пречистая Богородица поведут, туда и иди, а я тут с братией буду молиться, чтобы ты во здравии вернулся к нам; а о чем ты говоришь, не знаю, как это сбудется, когда у тебя нет и листа, который выдается от короля, нашего господина». Простившись с братией, преп. Афанасий вошел в притвор церковный и, поручая себя во всем попечению Божию, стал молиться с коленопреклонением; потом через окно взглянул на чудотворный образ Пречистой Богородицы, и ему послышался из церкви шум, очень страшный. Поверженный в трепет, он хотел бежать, но потом, собравшись с духом, снова поглядел через оконце, говоря: «О, Пречистая Богородице, будь со мною». И в ту минуту от чудотворного образа Пречистой Богородицы послышался ясный голос: «Иду и Я с тобою». А диакон Неемия (этот диакон за несколько лет перед сим преставился в молодых летах, после богоугодных подвигов иноческих), стоя на левом клиросе, на подобие иконы и как бы заикаясь вымолвил: — «Иду, иду и я с Госпожою моей». Когда преп. Афанасий с Онисимом Волковицким приехали в Слуцк, архимандрит Шицик отобрал у них листы и все святки продержал их в большой тревоге, разобидевшись на Купятицкого игумена за то, что он отправил сборщиков в Белоруссию без доклада ему, наместнику митрополита; но, устрашенный во сне видением, вернул листы путникам и ска-зал: «Делаю это для Пречистой Богородицы, а не для вашего игумена; идите с Богом, куда хотите». Оттуда сборщики прибыли в Кутеинский монастырь близ г. Орши. В монастыре удивлялись их смелому плану идти в Москву за сбором подаяний, но предостерегали: «Господине отче Афанасие! — говорил наместник монастыря, — трудно без паспорта короля, нашего повелителя, идти вам через Смоленск и Дорогобуж за границу до Москвы; виленские чернецы и паспорт имели для милостыни, а много набедствовались». Преп. Афанасий был напуган этими словами, но не оставил своего плана; добыв от Кутеинского игумена рекомендательные письма к разным протопопам и православным братствам, преподобный посетил Копысь, Шклов, Могилев, Головчин, но нигде не получил милостыни, потому что перед ними прошли другие сборщики. Вернувшись в Кутеинский монастырь и уже решив ехать назад в Купятицы, преподобный услышал такой совет от наместника: «Отче Афанасие, брате милый! жаль мне тебя, что ты, сделав так мало для своего послушания, отъезжаешь домой. Советую тебе: иди через Трубецк до Брянска; хоть и там будет не без труда, однако, волею Божиею, попадешь в столицу Московскую». Запали эти слова в сердце преп. Афанасию; передал он их и настоятелю Кутеинской обители, который благословил его на путь и дал рекомендательное письмо к князю Петру Трубецкому. С разными скорбями и неприятностями путники через Пропойск и Стародуб дошли до Трубецка. Но здешний воевода князь Петр, несмотря на письмо кутеинского игумена, отнесся к сборщикам крайне подозрительно, т.к. тогда было казацкое восстание под начальством Павлюка и граница оберегалась строго. Трубецкой, под угрозой наказания, велел путникам возвратиться и они уже хотели ехать домой, но решили побывать еще в Челнском монастыре. «Когда я, — говорит преп. Афанасий, — шел пеший перед конем и молился Господу Богу и Пречистой Богородице, страх великий напал на меня, так что я восклицал громким голосом: «О, Боже мой и Пречистая Богородице, смилуйтесь надо мною! что это делается?» В это время мне показалось, будто послушник говорит: «На что требуешь людской помощи? иди в Москву, я с тобою!» Приблизившись к послушнику, я спросил его, что он говорил, а он ответил: «Ничего я не говорил тебе, я только сержусь на вас, что мы даром бродим». Прибывши в Челнский монастырь, преподобный поведал братии, что, при помощи Божьей, намерен добраться до Москвы; на это один из старцев ответил: «Не дойдешь, господине, т.к. время тревожное по случаю казацкого погрома, но если с тобою (как говоришь) помощь Божия, то можно дойти. Направляйся в Новгород Северский к воеводе Петру Песечинскому; счастье твое, если прикажет тебя пропустить, а тут теперь везде великая охрана». Преп. Афанасий послушался этого совета. На пути к Новгороду-Северскому, на ночлеге в постоялом доме, в глухую полночь, на преподобного напал великий страх и ему почудилось, «будто кто-то едет с немалой свитой», слышался голос: «есть, есть, он тут», а когда все утихло, Афанасий разбудил хозяина и, ничего не сказав ему, просил сию же минуту проводить на новгородскую дорогу. В пути ночной порой, не зная, наверное, куда ехать, преподобный, чтобы разогнать тревогу, начал возглашать акафист Богородице: «Взбранной воеводе победительная» с припевами: «аллилуйя», а затем под утро вздремнул. «Отряхнувши сон с очей, — пишет преп. Афанасий, — я увидел юношу в мантии, сидящего на нашем коне, поглядывающего взад на нас и указывающего дорогу. Юноша ска-зал: "Я Неемия, диакон, сожитель ваш Купятицкий". Затем он исчез, а когда взошло солнце, я увидел на небе крест, а в нем образ Пречистой Богородицы с Младенцем, вроде Купятицкого, пронизанный и окруженный лучами солнечными. И после того, как я в раздумье не мало смотрел на него, хотел указать на это чудо послушнику Онисиму, а он, встрепенувшись от сна, начал бить коня и в тот миг образ стал не- видим на небе, и я уж больше не упоминал ему тогда о видении. Приблизившись к пограничному селу, перед полуднем, мы чудесно миновали стражу воеводы новгородского: один поселянин того села стоял около дороги, снявши шапку, а когда я поздоровался с ним, сказал мне: "Что это за Госпожа, отче, и куда едет с такой не малой свитой?" Я, не зная, что отвечать ему, только сказал «но, но» и отошел к саням». Из селения проводила иноков большая толпа народа и около церкви во имя св. Афанасия, стоящей за селом в поле, путники «волей Божией» перешли границу и приехали в первое село Московской Руси — Шепелево. Здесь они были приняты ласково. Все изумлялись, как это им удалось пробраться около стражи, видели в этом явную помощь Божию инокам-путникам, а одна женщина прямо сказала: «Воистину с ними едет Богородица, если они миновали охрану». 10 февр. 1638 г. преп. Афанасий с Онисимом прибыли в Севск, где голова с другим чиновным людом допытывались, для какой нужды явились путники; узнав, что у них нет пропуска к царю, они сказали, что невозможно им добраться до столицы. Преподобный на это ответил: «Иду по воле Бога и той иконы, которую даю вам в отпечатке на бумаге». Тогда они поверили ему и отошли, не приняв никакого решения. Когда преподобный при закате солнца был один в лесу, неподалеку от Севска, явственно услышал следующий голос: «Афанасий! иди к царю Михаилу и скажи ему: побеждай наших неприятелей, ибо уже пришел час; имей на военных хоругвях образ Пречистой Богородицы Купятицкой для помощи и в битвах храбро защищай каждого человека, именующегося православным». Поздно ночью, сбившись с дороги, странники попали в деревню Кривцово в 5 верстах от Севска и попросились на ночлег у одного христианина, у которого был сильно болен сын. Севши около страдальца, преп. Афанасий обратился к Всевышнему с молитвой об его исцелении. На следующий день пришел к преподобному хозяин и говорит: «Старче великий, если ты священник, помолись Богу о сыне, чтобы он был здоров». Преп. Афанасий, отправивши с послушником молебен, знаменал больного бумажным образом Пречистой Богородицы Купятицкой. О, дивные дела Божии! Точно как пробужденный от сна, больной поднялся и вскричал: «Откуда это пришла надежда моя, Богородица, исцелит меня?» И тотчас встал, возблагодарил Бога и прислуживал путникам за столом, а люди, бывшие при этом, сильно изумлялись в радости и страхе. Отец исцеленного проводил дорогих гостей на Брянскую дорогу и советовал непременно ехать в Москву. По отъезде из Кривцова, послушник Онисим доставил много беспокойства преп. Афанасию и даже порывался бежать от него, говоря: «Вернемся в Литву, ибо здесь погибнем. Для чего мы терпим такую беду и добровольно отдаем себя еще большим опасностям? Настойчиво стремишься ты быть в столице Московской, не будешь, не будешь!» Преподобный, обратившись про себя с молитвой к Господу и Пречистой Богородице, тихо сказал своему спутнику: «Милый брат, побойся Бога! ты ведь сам слышал и видел не мало Божиих чудес над нами; зачем же не рассудительно поступаешь? — Нам спутешествуют Пресвятая Богородица по обещанию Своему и ангел хранитель наш, которого я ясно видел в лице Неемии, диакона Купятицкого». Выслушав это, Онисим попросил у святого прощения и с того времени спутники ехали в полном согласии. Когда спутники прибыли в Карачевский Воскресенский монастырь, его игумен принял их с любовью и посоветовал взять пропуск к царю от местного воеводы. Выслушав рассказ путников, воевода произнес: «Дивны судьбы Божии! Я о них выведывать много не хочу, а каждому деянию Божию простым сердцем верую». И дал им лист и проводника до самой столицы. «Чудесным образом, — говорит преподобный, — доехав до Московской столицы, будучи за рекою Москвою, на Ордынской улице, в гостинице и по всей правде написав историю по указанию Божию того, что происходило в дороге (как тому верую по простоте сердца), подал ее царю Московскому на укрепление, охрану и распространение православной веры». Вероятно, история чудесного странствования преп. Афанасия, поданная Михаилу Феодоровичу, пришлась вполне по душе благочестивому царю, и ее составитель, преп. Афанасий был отпущен домой с богатой милостыней на сооружение церкви во имя Пресвятой Богородицы Купятицкой. Из Москвы преподобный и его спутник выехали в Неделю вербную 1638 г., и прибыли в Купятицы 16 июля того же года. Скоро после того, в 1640 г., монашествующие Брестского Симеонова монастыря просили настоятеля Купятицкого прислать им на игуменство одного из двух лиц: преп. Афанасия или Макария (препмуч. Макарий /Токаревский/, архимандрит Овручский и Каневский. Во время татарского нашествия на Канев в 1678 г. был зверски замучен татарами. Препмуч. Макарий был духовным другом преп. Афанасия. И на небесах они не разлучились: память препмуч. Афанасия 5 сент., препмуч. Макария — 7 сент.) Игумен Иларион (Денисович), не желая пускать от себя ни одного из дорогих ему трудников, отправил третье лицо, но брестские иноки не приняли его. Тогда решено было кинуть жребий, кому ехать в Брест, и, по воле Божией, жребий пал на преп. Афанасия. Расставаясь с ним, игумен Иларион написал брестским инокам, что «с великою скорбью» отпускает к ним «половину себя самого» и при этом прибавил: «спостраждите во всем ему, да со Христом воцаритеся». По прибытии в Брест, преподобный прежде всего занялся разысканием старинных грамот, епископских и королевских, которыми утверждались разные права и преимущества за вверенным ему монастырем. Усмотрев из сих грамот, что «уния со старым Римом, принятая вопреки законам Церкви восточной, проклята навеки, я, — говорит преп. Афанасий, — открыто в церкви и в разных местах объявлял об этом». Открытое заявление произвело столь сильное действие, что, по словам преподобного, «в месте том Берестейском и во всем округе того воеводства униаты начали испытывать величайшую тревогу». В следующем (1641) году в сентябре преп. Афанасий отправился на сейм, т.е., на собрание государственных чинов, в Варшаву и выхлопотал у короля Владислава IV за его собственноручною подписью грамоту («привилегий»), которой подтверждались все старые преимущества православного братства в Бресте и обеспечивалась на вечное время полная свобода богослужения и обрядов по уставу восточной Церкви. Но, по законам царства Польского, королевский привилегий не мог иметь силы без утверждения его печатью коронного канцлера или подканцлера. Преп. Афанасий молил об этом и даже предлагал деньги, но напрасно. — «Будьте все униатами, — говорили хранители печатей просителю, — так мы и даром запечатаем; знайте, что нам от святого отца, папы Римского, под клятвою запрещено умножать здесь греческую веру». Тогда преподобный обратился за помощью к православным, сначала к влиятельным духовным особам, прибывшим на сейм. Но и здесь не нашел он поддержки, т.к. каждый из них был занят своими частными делами и выгодами. «Остальные отцы и монахи, — замечает преподобный, — все приехали по своим личным побуждениям и говорят одно: у меня довольно церквей, как себе кто хочет, так пусть и хлопочет, это не мое дело. О полном и общем успокоении веры православной даже нет и помину». Проникнутый мыслью «о полном и общем успокоении», преп. Афанасий чутко прислушивался к жалобам на унижение православной Церкви, которые раздавались отовсюду и были принесены в Варшаву приехавшими на сейм горожанами. Со слов православных мирян, так описывает преподобный бедствия православной Церкви в Польско-Литовском государстве: «даже и за деньги нельзя иметь свободы в отеческом благочестии и поступать, как требует совесть православных людей. О, горе! живут дети без крещения, взрослые без венчания, а умерших хоронят, крадучись ночью, в полях, огородах и погребах. Здесь, в христианском государстве, православные люди терпят больше стеснений, чем в турецкой неволе». В одном видении, применяемая Церковь православная, представилась преп. Афанасию в виде девы, ограбленной, плачущей и жалующейся на врагов своих. Потом на постоялом дворе, когда преп. Афанасий совершал акафист Пречистой Богородице и произносил слова «от всяких нас бед свободи», то услышал от образа Богоматери явственный голос: «Афанасий! жалуйся теперь на сейме при помощи иконы Моей Купятицкой, в кресте изображенной, перед королем польским и государством, грозя праведным гневом и страшным судом Божиим, который вот-вот поистине наступит, если не образумятся; пусть прежде всего на веки осудят проклятую унию — в этом самая насущная нужда — и им еще может быть хорошо». Исполняя это повеление, преподобный в 1643 г., как пророк Илия, ревнующий об истинной вере, отправился на сейм в Варшаве. Он взял с собою по 7 образков Купятицкой Богоматери, написанных на полотне, историю своего путешествия в Москву и «надписание», заключающее предостережения о гневе и страшном суд Божием за преследование Православия и покровительство унии. «Вместо прошения от Церкви восточной», преподобный роздал знатнейшим членам сейма из дворянских родов иконы Богоматери с приложением и, в присутствии всех членов сейма, обратился к королю со следующей речью: — «Наияснейший король Польский, господин мой милостивый! мы терпим несносную кривду: не хотят нам, людям православным, в делах церковного благочестия утверждать печатями привилегий, не хотят нас защищать на основании прав, скрепленных присягой вашей королевской милости, и вот уж около 50 лет вера православная и Церковь Греческая восточная под вами, христианскими панами, в королевстве Польском, в угоду проклятой унии, терпит чрезмерные притеснения и это при содействии и помощи ненавистных римских церковников, в особенности же иезуитов, чрезвычайно хитрых. Эти иезуиты с помощью точеных речей, лукавых наук и высоких титулов овладевая душами молодых людей, устрояя в школах комедии, проповедуя в костелах и издавая превратные книжки, измышленные по внушению сатаны, — безбожно соблазняют простых людей, своих потатчиков, а православных христиан, сами будучи не православными, предают позору и преследуют». Ревнитель Православия передал королю копию Купятицкой иконы Богоматери и приложил к нему особое писание. Этим писанием преподобный просил короля успокоить правдивую веру греческую, а унию уничтожить. Он писал: «Если унию проклятую искорените, а восточную истинную Церковь успокоите, то поживете лета ваши в счастье, а если не умирите истинной греческой веры и не сметете с лица земли проклятую унию, то воистину познаете гнев Божий. Образ Пресвятой Богородицы да будет вам трубою и знамением страшного суда Божия, когда благословенные унаследуют Царство небесное, а проклятые будут низринуты в ад на вечные муки». Грозные писания преп. Афанасия, конечно, должны были поразить сердца короля и сенаторов и, вероятно, правительство по этому поводу выразило свое неудовольствие представителям православных на сейме, и «свои отцы старшие» взяли преп. Афанасия, объявили помешанным и посадили под стражу. «Я, — пишет преподобный, — остался поруганным, осмеянным и оплеванным». Снедаемый скорбью, что не только король с польской шляхтой, но и своя братия не хочет поддержать дело успокоения веры православной, преп. Афанасий, подражая Христа ради юродивым, притворился как бы безумным, вышел из темницы нагим, имя на себе только клобук да параманд для показания своего звания, вымазался весь в болоте и, поражая себя посохом, 6егал по улицам Варшавы и восклицал громким голосом: «горе проклятым и неверам!» Преподобный имел намерение вбегать в костелы и возглашать те же слова, но его догнали слуги владык, съехавшихся на сейм, и, втолкнув в болото, глубиной выше колен, продержали до прихода с постоялого двора воза. Произошло это в марте: страдалец терпел стужу, еле живой на возу был доставлен в гостиницу и снова кинут в заключение. «Старшие отцы» осудили преподобного и, «не имея на это никакого права, постановили лишить его игуменства и пресвитерства», затем препровождали его, как зачумленного, от одной духовной особы к другой и, по окончании сейма, отправили на суд к киевскому митрополиту Петру Могиле. Консистория митрополита оправдала Афанасия и варшавское определение было уничтожено. Когда он на суде припомнил, как его в Варшаве водили от гостиницы к гостинице, знаменитый проповедник, архим. Иннокентий (Гизель), сказал: «как от Анны к Каиафе», т.е., сравнил варшавский суд над преп. Афанасием с судом первосвященников иудейских над Иисусом Христом. Восстановленный в пресвитерском сане, преподобный неоднократно совершал литургии в Киеве, как в пещерах, так и в церкви Успения Богоматери, а когда православное Брестское братство вошло к митрополиту с просьбой вновь прислать на игуменство преп. Афанасия, митрополит Петр исполнил это ходатайство. В грамоте братству, по поводу возвращения игумена, митрополит ставил на вид, что преподобный посылается на игуменство «после надлежащего вразумления духовного за поступок, который всей Церкви Российской причинил скорбь и трудности» и что брестский игумен вперед «будет осторожней поступать в делах церковных, особенно же перед королем, его милостью, господином нашим милостивым и всем пресветлым его сенатом». Вернувшись в Брест, преп. Афанасий всей душой отдался монашеским подвигам с братией вверенного ему Симеонова монастыря. Но обстоятельства в Западной Руси слагались так, что тихая жизнь иноков постоянно прерывалась. Православные — как духовенство и монахи, так и миряне — терпели много притеснений за свою веру: не раз испытывали от своевольных школьников иезуитских и от униатских попов ругательства, позорные насмешки и битье, нападения на монастырь, помеху в хождениях со святыней через площадь и всякого рода бедствия. Один униатский архимандрит, насильно захватив на большой дороге монахов, посланных к преп. Афанасию из Купятицкого монастыря, священноиноку отрезал бороду, диакона раздел донага и обоих прогнал, а двух монастырских коней с вещами присвоил себе. Дошло до того, что никому из монастыря нельзя было показаться на улицу, не подвергаясь ругательствам. — «На каждом месте, — рассказывает святой Афанасий, — во дворах и судах, ругаются над нами и кричат на нас: "гу-гу, русин, волк, схизматик, турко-гречин, отщепенец"». Т.к. канцлер Сапега считался покровителем Брестского монастыря (обитель имела землю, им данную), то преподобный в 1644 г. ездил к нему в Краков и просил, чтобы он выхлопотал у короля охранный лист для православных жителей Бреста, которые не находят в судах защиты от притеснений со стороны униатов. Но гордый вельможа дал такой ответ преподобному: «Поп с попом подрался, а мне какое дело? сделайтесь униатами и будете жить в покое». Притеснения, которые сыпались на православных, разумеется, не могли не волновать преподобного. В сильном возбуждении он становится на молитву перед Купятицкой иконой Богоматери и опять явственно слышит голос от иконы: «Афанасий! проси еще с помощью Моего образа на будущем сейме перед королем Польским и государством о полном уничтожении проклятой унии. Хорошо будет, если послушают и уничтожат ее: поживут еще счастливо в будущих летах». Устрашенный видением, преп. Афанасий 5 дней был чрезвычайно слаб, не пил, не ел и все раздумывал о том, как ему поступить. Он знал, что смелые речи на сейме снова вызовут суд над ним и осуждение, и в то же время боялся нарушить волю Божию. Смущался великостью дела, которое на него, смиренного, возлагал Господь, и успокаивал себя тем, что даже ослица Валаама говорила некогда по воле Божией. Итак, он начал готовиться к генеральному сейму 1645 г. Преп. Афанасий имел намерение, как в предшествующий сейм, поднести королю и сановникам копии Купятицкой иконы Пречистой Богородицы вместе с описанием чудес от нее во время путешествия преподобного в Москву, а затем сделать предложение об отмене унии и успокоении православной веры. Но преподобному не суждено было осуществить это: в ноябре 1644 г. он был арестован в Бресте, отвезен в Варшаву и брошен в оковы, в которых содержался более года. И в тюрьме, как на свободе, преподобный более всего отдавался скорби о тяжелом положении православной Церкви в Польско-Литовском государстве и мысли о «полном и общем успокоении» истинной веры. Лучшим выражением его тогдашнего настроения служит стихотворение, которое он составил, сидя в тюрьме и, положив на голос, распевал для утоления душевной боли: «пошли покой Церкви Своей, Христе Боже! Не знаю, может ли кто из нас терпеть дальше! дай нам помощь в печали, чтобы мы всецело отдались вере святой, непорочной». Когда надзор за преподобным был ослаблен, он, сидя в тюрьме, усердно занялся составлением памятной записки, которая и подана была от его имени королю Владиславу 29 июня 1645 г. во время заседания генерального сейма. В записке своей преподобный доказывает: Русь с самого принятия христианства стояла в церковной зависимости от Константинопольского патриарха, а униаты, «отбегшие пастыря своего законного» и отдавшиеся другому, не настоящему (папе) подлежат анафеме, как отступники от веры; сама уния принята была духовными по корыстным побуждениям: например, епископ Ипатий Поцей, один из ее защитников, добивался сенаторского кресла; митрополит Рогоза и епископ Кирилл Терлецкий склонились к унии, привлекаемые вольностями, которые им обещаны от лица папы. «От того часу, — говорит преп. Афанасий, — как Каин Авеля и Измаил Исаака, так проклятый униат бил и преследовал православного, брата своего, и по сие время, как хочет, так и злодействует: бедных людей всякого сословия, клевеща, безбожно грабит, дерет со всего, что имеют православные христиане — с веры святой, с совести чистой, со славы доброй, с имущества, всячески поносит их и бьет; кроме того — и это хуже всего — отбирает и уничтожает церкви, мешает свободе благочестивой совести. Во многих и разных местах в королевстве христианском ради той проклятой унии и по сие время совершаются ненужные кровопролития. В конце концов, и с казаками из-за той же унии была внутренняя бесполезная война: из-за нее милость исчезла чуть не во всех: из-за нее ласкательство, подхалимство, зависть, предательства, злодейства и, хуже всего, размножается проклятая вражда: из-за нее погиб порядок духовный и светский». Преп. Афанасий обращается к королю к мольбою отменить унию, введенную королевской же властью: духовные отцы (епископы) уже не могут улучшить положения, т.к. сами нуждаются в исправлении. При вступлении на престол король присягою скрепил обещание умирить православную Церковь, а между тем этого не сделано и доселе. Не нужно насилия ни над чьей совестью: пусть униаты остаются, если хотят, при своих заблуждениях, но пусть и православные будут свободны в своей вере. Неизвестно, как эта горячая мольба узника была принята королем. Думая, что бумага не дошла до него, преподобный из темницы пишет второе прошение, в котором обращается к королю с трогательным воззванием: «смилуйся, наияснейший король Польский, господин мой благосклонный, над гонимою восточною Церковью, которая находится в твоем королевстве». Это прошение, оправленное в зеленый атлас, во время проезда короля по Варшаве, было брошено кем-то в его карету и прочитано Владиславом IV, но распоряжения по нему не было сделано. Еще одна бумага, назначавшаяся королю, не была им принята: «Не нужно, не нужно больше ничего, — сказал он, — я уже приказал выпустить его». Действительно, 19 окт. 1645 г., по приказу Владислава, было написано киевскому митрополиту, чтобы он прислал взять к себе преп. Афанасия, который «заслужил наказание, но его королевская милость оставляет это без внимания»: вместе с тем от митрополита требовалось послать беспокойного для польской власти игумена в такое место, где бы он не мог уже «чинить никаких тревог». 3 нояб. 1645 г. преподобный был отправлен с двумя драгунами в Киев. Явившись к митрополиту Петру Могиле, преп. Афанасий представил ему отчет о своих деяниях в Варшаве с приложением в копиях документов, которые им были поданы королю. Вероятно, преподобный надеялся, что митрополит и на этот раз оправдает его, как оправдал раньше, и отошлет опять на игуменство в Брест, но королевское повеление возымело свою силу: подвижник был оставлен в Печерском монастыре как бы под началом. 1 янв. 1647 г., после смерти митрополита Петра, преподобный получил свободу и вновь вступил на свое игуменство. Но недолго преп. Афанасий наслаждался покоем в обители Брестской: пришло время предреченного праведного гнева Божия. В мае 1648 г. умер король Владислав IV. Весною 1648 г. в Малороссии вспыхнуло казацкое восстание под предводительством Богдана Хмельницкого, началась несчастная для поляков война. Православное население Литвы и Польши во время войны страдало еще больше, было на постоянном подозрении в измене, и преп. Афанасий принял тогда мученическую кончину. О суде над преподобным и его казни обстоятельно рассказывает повесть, составленная под сильным впечатлением скорбных событий послушниками Брестской обители св. Симеона, почитателями преп. Афанасия. «Что мы видели своими глазами, что могли узнать от других людей о муках и отшествии из мира сего покойного отца Афанасия, нашего игумена, о том пишем и свидетельствуем. Кто-то недобрый в то время поднял войну с казаками: и встало великое преследование и неосновательное подозрение от иноверных на бедную Русь во всей короне Польской и великом княжестве Литовском. Покойный отец игумен уже не говорил ничего, противного униатам, сидел себе тихо в монастыре в то тревожное время. Вдруг явились несколько человек шляхты в наш монастырь, чтобы взять игумена в замок. А был тогда день субботний, именно первое июля, и покойный сам служил литургию в храме Рождества Пречистой Девы Богородицы в другом своем монастыре. Когда он, находясь у престола, заметил в церкви, как раз во время пения «Иже херувимы», шляхту, за ним пришедшую, — сильно встревожился, как бы впал в забытье и стоял долго, ничего не совершая, так что можно было пропеть херувимскую песнь в другой раз. Потом оправился, опять начал служить и всю литургию окончил чинно. А по окончании обедни выслушал от шляхты, что она пришла за ним и немедленно, никуда не заходя из церкви, взявши с собой другого брата, пошел в замок. Там, став перед панами судьями, начал сперва громко говорить им и защищаться. Но паны-судьи отнеслись с презрением к речи покойного игумена и, не слушая больше, приказали доносчику докладывать дело против него о посылке каких-то листов и пороху к казакам. А отец игумен отвечал на это: «Милостивые паны! это клевета и ложный вымысел, будто я посылал листы или порох к казакам. Ведь вы имеете не мало дозорщиков, пошлите за ними и пусть они покажут, если я когда-нибудь и куда-нибудь отправлял порох. Что касается листов, — то пусть ябедник приведет какое-нибудь доказательство, что я посылал их, как он клевещет». Тогда немедленно послали доносчика Шумского и других при нем, чтобы перерыли наш монастырь и отыскали порох и листы. А когда ничего не нашли там и уже уходили назад, доносчик отрыгнул злобу свою и сказал гайдукам: «Что же вы не подкинули какого-нибудь мешочка с порохом и не донесли, что нашли тут у монахов». Увидали затем и сами паны судьи, что не было никаких доказательств вины игумена, а одна только пустая молва, вернее — клевета, и успокоились. Но стали допрашивать о другом предмете и сказали: «Но ведь ты унию святую бесчестил и проклинал?» Положивши на себя знамение креста Господня, покойный отец игумен в ответ на это произнес: «Ужели, милостивые паны, вы за то велели мне явиться к вам, что я бесчестил и проклинал вашу унию? Что я говорил на сейме в Варшаве перед его милостью королем Владиславом IV, что всюду провозглашал по воле Божией, — то утверждаю и теперь пред вами: проклята ваша теперешняя уния, и ведайте по сущей правде, что если ее не истребите в своем государстве и православной восточной Церкви не умирите, — навлечете на себя гнев Божий». А сказал это громким голосом, чтобы и те, кто был поодаль, могли хорошо слышать. Сейчас же на эти слова некоторые крикнули: «Казнить, четвертовать, посадить на кол такого схизматика!» И уже начали было его толкать от одного к другому и рвать во все стороны. Но паны судьи велели всем на время из избы выйти и, потолковав между собою, говорят отцу игумену: «Ты заслужил, чтобы тебя сей- час же предать позорной смерти (и она не минет тебя). А теперь мы приказываем взять тебя в темницу, пока не получим какого-либо указания из Варшавы». Тогда отпустили брата, с ним бывшего, а его отдали в тюрьму при арсенале в замке Брестском, было то от рождества Иисуса Христова в год 1648 июля первого. Несколько дней спустя, приказали наложить оковы на ноги его и так он просидел в темнице до 5 сентября того же года. Сидя в темнице, преп. Афанасий смело возглашал: «Не покинет государства этого меч и война, пока не сокрушат выю унии; благочестие, даст Бог, опять скоро зацветет, ей, ей, зацветет, а уния быстро погибнет». Раз, в присутствии князя и епископа, которых здесь не называем, приказали паны судьи привести к себе покойного в оковах, и спросил его епископ, действительно ли он проклинает унию. Покойный ответил: «Действительно, она проклятая». А тот, не желая его больше слушать, закричал: «Скоро ты увидишь язык свой перед собою в руках палача». И приказал его отвести опять и посадить в тюрьму. Когда миновал четвертый день сентября 1648 г. и наступила ночь пятого числа, взяли покойного отца игумена из темницы и, расковав кандалы, проводили в обоз (военный лагерь). Говорят, что, перед отправлением его в обоз, иезуиты, знавшие об осуждении его на смерть, ночью приходили к нему в темницу и, как привыкли поступать всегда, сперва словами и обещаниями старались отвратить его от православной веры, а потом стращали огненными муками. Но, по милости Божией, ничего не успев, сами ушли вспять, а одного ученика своего послали к нему, побуждая, чтобы передумал и не губил себя. На это он велел ответить так: «Пусть иезуиты знают, что как им приятно пребывать в прелестях мира сего, так мне приятно пойти теперь на смерть». Что потом в обозе творили с ним, об этом ходят между многими людьми такие рассказы. Когда его ночью препроводили в обоз и хотели отдать бывшему там воеводе берестейскому, пан воевода не желал его брать к себе и сказал: «Для чего вы привели его ко мне? Он уже в ваших руках; делайте с ним, что хотите». Когда, таким образом, начальник выдал его, его взяли к себе те, которые давно жаждали его крови, и отвели в лесок, бывший недалеко от обоза. Там его сперва припекали огнем, а один гайдук стоял тогда поодаль и слышал голос покойного отца игумена, как он им что-то грозно отвечал во время мучений. Потом вдруг закричали на того гайдука и велели ему зарядить ружье двумя пулями и в то же время приказали перед ним приготовить яму. Сначала требовали от покойного, чтобы он отрекся от своих слов об унии, но он ответил: «Что сказал, сказал, и с тем умру». Тогда велели гайдуку выстрелить ему в лоб из ружья. Гайдук, видя, что он духовный и знакомый ему, не торопился, но сперва испросил у него прощение и благословение, а потом выстрелил и убил. Покойный, уже простреленный двумя пулями в лоб на вылет, еще стоял некоторое время, опершись о сосну как бы своей силой, так что его велели сбросить в приготовленную яму. Но и там он сам обернулся лицом к небу, сложил крестом руки на персях и протянул ноги; потом и нашли его так лежащим в названном месте. В ту ночь, когда замучили покойного, великий трепет напал на нас и на всех мещан от этих дел и, хотя ночь была ясная и не виделось облака даже в аршин величиной, молния была ужасная и разливалась по всему небу. И так лежал покойный, неведомо для нас, без погребения от 5 сентября до первого мая, в течении осьми месяцев. Мы знали, что его уже нет на свете, но не ведали, где его тело, пока один мальчик, лет семи или восьми, не указал нам место, где оно было зарыто. Мы сперва желали увериться, подлинно ли это он или кто другой, потому что его могли оттуда тайно перевезти в другое место (земля, на которой лежало тело его, принадлежала иезуитам). Поэтому, дождавшись ночи, откопали его и, узнавши, что это подлинно он, немедленно перенесли его в другое место. При теле его не нашли ничего из вещей, кроме одной рубашки и то изорванной, и одного сапога. На другой день, с позволения полковника брестского, перевезли игумена в монастырь Рождества Пречистой Богородицы, а несколько дней спустя (8 мая), совершив отпевание по чину церковному, похоронили его в склепике на правом клиросе, в храме преп. Симеона Столпника. Там и до сих пор тело его находится без истления. Знаки мук и смерти на теле его следующие: под пахами с обеих сторон кости голые, впрочем тела по местам немного осталось, но и то от огня очень почернело: во главе три отверстия — два близ уха с левой стороны, в величину ружейной пули, а третье — с правой стороны за ухом, гораздо больше, нежели первые два, лицо все у него почернело от пороху и крови, язык изо рта несколько вышел и усох промеж зубов: думаем, что его похоронили еще живого и это сделалось с ним от великой тяготы смертной. — Бог благодатию Своею да утвердить и нас в благочестии и да пошлет терпение ради имени его святого». Преподобный Афанасий был местно признан святым весьма скоро после своей кончины: в 1658 г. 5 янв. Иннокентий (Гизель), архимандрит киево-печерский, с Иосифом Нелюбович-Тукальским (с 1664 г. митрополит Киевский) в письме к царю Алексею Михайловичу говорят, что тело преп. Афанасия «откровенно бывши, и доселе, дивну Богу во святых Своих, в Бресте пребывает нетленно». В 1666 г. в Бресте было составлено житие преподобномученика Афанасия. Составила монахиня Тавифа Свято-Елизаветинская община США |
||
| СООБЩЕНИЯ |
| ЗВУКОЗАПИСИ |
|
"Последнее Воскресение" (MP3)
Святая Зарубежная Русь (МР3) "Духовные песни" (МР3)  |
| ПОСЕТИТЕ |
|
Официальный сайт Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле
Официальный сайт русского церковного зарубежья Сайт Свято-Троицкой Духовной семинарии в Джорданвилле Ссылки
Часть публикаций "Русского инока" сохраняет элементы дореволюционной орфографии. |
Русскiй Инокъ (На главную)
Все права защищены и охраняются законом
Copyright © The Russian Inok (USA). All rights reserved.